Додо - Страница 42

Не в состоянии разрешить столь сложный вопрос, я целиком отдалась непривычному ощущению легкости от моей вновь приобретенной анонимности, от уверенности, что друзья в надежном убежище, от шуршания банкнот о «беретту» Йохана, не говоря уже о свидании с Ксавье. Я выслежу убийцу, отомщу за Квази, остановлю бойню и начну новую жизнь.

Разумеется, я не устояла. Купила берет гранатового цвета, чтобы скрыть поседевшие волосы, помаду, тушь для ресниц, пудру, чтобы скрыть морщины, и завернула в ближайший закоулок привести лицо в порядок.

Затем села в автобус, купила билет на одну поездку (целое состояние!), от чего испытала больше гордости, чем от всех разъездов на такси — поди разберись в душе человеческой!

Только поймите меня правильно. Я прекрасно знала, что ничем не смогу прельстить Ксавье — между нами лежала непреодолимая пропасть возраста, социального положения, не говоря о физической стороне дела, и все же он назначил мне свидание, ничем, даже взглядом, не выказав ни малейшего обо мне суждения. Этого было достаточно для моего счастья.

Я желала Поля, я преклонялась перед Хуго, у меня была куча других сердечных влечений и влечений более низменных и грубых, но на сей раз я любила бескорыстно, ничего не ожидая взамен. Как там сказали сегодня утром по радио? Да, впереди у меня будущее.

А Квази? Сказать по правде? У каждого из нас есть свой долгий ящик для несчастий. Крышка с него иногда слетает, а иногда держится, чтобы могли продержаться и мы.

Вам не потребуется штабная карта со всеми деталями, достаточно и памяти, потому что даже вы хоть раз в жизни испытали это волнение, самое единственное и самое общее для всех — волнение первого свидания. Когда автобус тронулся, я пожелала, чтобы он взлетел и мгновенно доставил меня на площадь Клиши. Но чем ближе он подъезжал, от остановки к остановке, тем сильнее я мечтала, чтобы какой–нибудь несчастный случай заставил его остановиться, или хоть пробка замедлила его неотвратимый ход. Меня бросало в жар, потом в холод, я каждую минуту перекладывала сумку из одной руки в другую, сотый раз вытирала ладони о новое пальто, а когда вышла на площади Клиши, подошвы мои налились свинцом, а все жизненно важные органы — сердце, легкие, желудок — поднялись к горлу. Совершенно потерянная, я остановилась у витрины видеомагазина, чтобы под благовидным предлогом перевести дух и взять себя в руки, и как буйнопомешанная, внезапно вернувшаяся к реальности, увидела себя в стекле: старый клоун, не смешной, скорее жалкий. Дешевая пудра от пота пошла бляшками, помада размазалась. Я лихорадочно стала рыться в новой сумке, куда свалила все содержимое карманов своего старого вещмешка, ища кусочек ткани или старый бумажный платок, чтобы стереть эту нелепую маску ложной молодости. Так я обнаружила большой лист бумаги, сложенный вчетверо, — не слишком мятый, не слишком грязный, а значит, его соседство с моим хламом было недолгим.

И я прочла:

Я здесь, совсем рядом, с тобой, всегда, в любой момент. Сначала я освобожу твоих подружек, а потом и тебя, забвение близко.

Я недолго раздумывала: конечно, это было глупо, но себя не переделаешь. Я зашла в первый попавшийся бар, распахнувший мне свои объятия, и проглотила одну за другой три рюмки кальвадоса.

20

Кем я была на самом деле, а? Многие ли могут ответить на этот вопрос? На самом деле, сказала я себе, заказывая четвертый и последний кальвадос, я всего лишь нищая бродяжка, алкоголичка, и существую только здесь и сейчас, не завтра, не у «Веплера», а главное — вот что надо помнить! — все это неважно. Даже если допустить, что меня распилят ножовкой, это неважно — или, скажем, не особо важно. Смерть Квази, Жозетты и той, другой — вот что особо важно, потому как они умерли вместо меня. У них и так–то никогда ничего своего не было, а теперь их облапошили даже со смертью. Это было отвратительно. И он за это заплатит.

— Ты за это заплатишь! — заорала я, чтобы он услышал, если уж он сидел у меня на хвосте. — А если желаешь со мной поговорить, я буду у «Веплера»!

Я оставила на столике пятисотфранковую банкноту, зычным голосом приказала примчавшемуся гарсону оставить сдачу себе и вступила на террасу «Веплера», как на захваченную территорию. Ксавье уже был там. Я сделала ему знак, что сейчас вернусь. Спустилась в туалет и умылась кремом «Нивея». Сняла берет. Я была Доротеей–воительницей в розовом, желтом и бирюзовом, с выставленными напоказ поседевшими волосами вместо открытого забрала

Я села напротив Ксавье, который встревоженно спросил, все ли в порядке. Я почувствовала, что смотрю на весь мир разъяренным взглядом, я готова взорваться при первом удобном случае — и постаравшись говорить спокойно, заявила:

— Надо остановить резню.

Он так распахнул свои глаза изумленного идиота, что те едва не повисли в воздухе; в мозгах у него воцарился полный вакуум, и только я собралась наорать на него за все бессмысленные убийства, за мое безнадежно запутанное прошлое, как вдруг увидела темные тени у него под глазами, восковую кожу, искривленные в страхе губы, и во мне всколыхнулись такие залежи материнской тревоги, о которых я никогда и не подозревала:

— Что–то не в порядке, Ксавье?

— Это неважно, Доротея. Не хочу досаждать вам своими маленькими личными проблемами.

Он постарался выдавить улыбку, которая шла ему не больше, чем джоггинг с блестками:

— Знаете, я вас едва узнал. Настоящая метаморфоза. Вы выпили, да? Может, и мне…

Я пискляво засюсюкала:

— Бедный мой Ксавье, не стоит ни в чем следовать моему примеру. Я худший пример из всех возможных. Поверьте. Я не должна была пить. Но ночь была тяжелой… — Я упала головой на стол, рыдая, потом выпрямилась, вытерла лицо, и нарочито ровным голосом сказала: — Нет, расскажите лучше о ваших делах. Меня это отвлечет от моих.