Додо - Страница 6

— Она заснула.

— Вот еще! Это ж история ее жизни, ну никогда б не подумала, что она так за душу берет, хр–р–р–пф–ф–ф–ф.

Я открыла глаза и уставилась на две безмятежные физиономии. Салли добродушно заметила:

— Ничего страшного, Додо.

Я удивленно изогнула бровь — не извиняться ж мне за небольшую подготовительную паузу. На самом деле по моему лицу катились крупные слезы. А ведь обычно я не сентиментальна. Но я приободрилась, подумав, что уж коли жизнь такова, какова она есть, то не грех и поплакать время от времени.

Согласна, пора начинать, но с чего? По мне, так я бы сразу начала с убийства, чтоб быстрее от него избавиться, но потом придется закидывать удочку на удачу, и кто знает, какой именно эпизод выудится.

В конечном счете мне показалось, что лучше начать с меня самой, какой я была в те времена, и заметив пигалицу, которая шествовала мимо в полной уверенности, что ее маленькие острые грудки, тонкие ножки и круглая задница так же бессмертны, как она сама, я ткнула в нее пальцем:

— Вот такой я была в то время.

Салли не удалось развернуть туловище, но Квази обеспечила ей субтитр:

— Она показала на маленькую прошмандовку вроде топ–модели, упакованную по самые уши.

Салли перестала храпеть, но не заснула, а я вогнала гвоздь по шляпку:

— Ну да, мне было двадцать лет, представьте себе. Я осталась богатой сиротой, и у меня была куча друзей и куча любовников.

От удивления у Квази даже левый глаз приоткрылся. Салли удовольствовалась тем, что надула одну щеку и проткнула ее указательным пальцем, завершив действо своим привычным «хе–хе–хе–хе».

— А чего тут особо сложного? Я была не слишком разборчива, и не то чтобы готова прыгнуть в постель к любому, даже если он мне не слишком нравился, но желание в глазах мужчины придавало мне уверенности.

Салли бросила на Квази панический взгляд:

— О чем это она?

— Салли права, — заверила Квази. — Говори по делу, только то, что случилось. Чхать нам на твои комментарии.

Легко сказать, но против своей натуры не попрешь.

4

— Я была в ресторане с каким–то заезжим туристом, о котором не помню ничего, кроме ковбойского шнурка на шее и неотрывно глядящих на меня глаз–слизняков — от них по всему лицу растекались липкие разводы. Он так действовал мне на нервы, что я уже подумывала — в виде исключения — вернуться домой в одиночестве, как вдруг лощеный официант ловко и незаметно подсунул между моей рукой и салфеткой сложенный вчетверо белый листок.

— Что до меня, то я сама сейчас сложусь вчетверо от твоей манеры рассказывать, — психанула Квази. — Плюнь на детали. Нам подавай действие, так, Салли?

Салли блаженно улыбалась миру, сложив руки на своем гигантском животе и спокойно подремывая. Она уже поплыла. Я заехала ей локтем в ребра.

— Салли!

— Вот видишь, — подхватила Квази. — Ты не умеешь держать аудиторию.

— Салли — другое дело. Что я сейчас сказала, Салли?

— Что когда–то ты была богата, а коли и так, хоть и не так, кончай выставлять меня голым задом на публику. Слушать–то я слушала, да так и не врубилась, кто там был сложен вчетверо — парень, рука или салфетка.

И эти две кретинки захихикали.

— Листок бумаги, черт вас задери, вы меня достали, девки, а на листке было написано: «Вы достойны большего, чем фальшивый ковбой, набитый кукурузой. Я буду ждать вас в 22.30 в погребке в Боле». И вместо подписи — таинственное «П».

Обе кобылы прыснули. Я улыбнулась. Ну вот, уже сказано.

— Я быстро огляделась. Обедающие обедали, девицы томно мечтали, старушки улыбались…

— Почему?

— Чтобы скрыть морщины. Предупреждаю, еще раз перебьете, и больше слова не услышите. Свою историю я могу рассказать и без вас.

— Передай–ка бутылку, — прошептала Квази.

Бутылка сделала круг, и я продолжила:

— Влюбленные обменивались взглядами, а я продолжала оглядывать зал, не находя своего анонимного корреспондента, хотя чувствовала его настойчивый взгляд. В 22 часа 00 минут я начала морщиться, потирая виски, в 22.05 мой бывший будущий любовник выражал сочувствие по поводу моей мигрени, в 22.10 я сидела в такси, а в 22.30 спускалась по большой каменной лестнице, ведущей в сводчатый зал, освещенный только свечами, что не помешало мне заметить исключительно мужское общество, расположившееся как у бара, так и за столиками, где шла игра в шахматы.

У меня был классный прикид, так что мое появление не прошло незамеченным. Я присела за маленький столик в центре зала, заказала джин и стала ждать. Снова почувствовала мощное давление чужого взгляда и подняла глаза. Мужчина стоял передо мной, и в падающем сзади свете виднелся только его массивный темный силуэт.

Он протянул мне руку, помогая встать, и произнес: «Идемте».

У него был славянский акцент.

Я пошла за ним по лестнице, потом через маленький холл. Внезапно он развернулся, обхватил мое лицо пылающей ладонью и поцеловал так, как никто никогда не целовал. Вначале легко, долго колеблясь у самых моих губ, прежде чем раздвинуть их, одним мощным движением устремившись вглубь, и его язык властно завладел моим, ввинчиваясь, скользя и отступая чередой головокружительных касаний, и в первые секунды я пассивно принимала их, пока и сама не ответила с той же силой, дразня и возбуждая, чтобы полнее ощутить его власть. Я готова была провести остаток жизни в этом маленьком темном холле, смакуя и открывая для себя мельчайшие нюансы поцелуя, и вся моя жизнь сошлась на этом волшебном катке, где мы описывали все более вольные круги в пространстве между сводом неба и впадиной щеки. Я покинула свое шатающееся тело. Тогда мужчина оттолкнул меня, размытый и отдалившийся, и я задрожала от холода в своем декольтированном платье: он мог бы оставить меня и исчезнуть. Он сжал мне руку, от моей температуры взорвалась бы ртуть, и произнес с тем славянским акцентом, чью волнующую неправильность я уже обожала: «Отвези меня к тебе».